После открытия вернисажа «Ленинградский альбом. Блокада» ко мне подошел высокий седовласый мужчина, представился Александром Владимировичем, издателем, подарил книгу «Война, блокада, я и другие» Людмилы Пожедаевой: «Если понравится, можно организовать интервью с автором». Признаться, тогда взяла томик из вежливости. А на следующее утро, проглотив «мемуары ребенка войны» за ночь, прятала покрасневшие от недосыпа и эмоций глаза от коллег.

И вот спустя неделю я – в квартире Людмилы Васильевны. Небольшая комнатка, посередине – стол, заставленный букетами цветов, на книжных полках вперемежку с книгами – альбомы с фотографиями и папки с газетными вырезками. И всюду куклы – это школьники, прочитав, как мечтала маленькая Милочка после войны об игрушках, приносят ей подарки. Выяснилось, что, пусть и в разные годы, но мы жили на «Турбинке» – небольшой улочке, затерявшейся во дворах недалеко от «Нарвской», ходили, опять же, недолго, в одну школу №384, в народе прозванную «серп и молот» за соответствующую форму зданий.

«Классы там были переполненными, и нас вскоре перевели в мужскую, 395-ю, куда мы приходили, когда заканчивались уроки у ребят, - вспоминает Пожедаева. – Позже рядом построили 396-ю, смешанную. Получается, что в женской школе я училась только один год. И знаете, без мальчиков, на мой взгляд, было лучше. Когда нас приглашали в мужские школы на вечера, мальчики вели себя тактично. Хотя, может, просто боялись нас. Так и стояли: они вдоль одной стенки, мы – вдоль другой. А когда стали учиться вместе, они и за косу могли дернуть, и портфелем стукнуть, и слово нехорошее сказать».

Слово за слово, и Людмила Васильевна достает пухлую тетрадь в черной обложке, перевязанную обычной бечевкой. Пожелтевшие от времени страницы исписаны мелким, почти каллиграфическим почерком. На форзаце надпись - «Мемуары недоросля» - Милочка Анина начала писать воспоминания, когда ей было 16 лет. А подтолкнула ее к этому история, услышанная на кухне от случайной гостьи родителей – матери полковника О., сослуживца отца.

«Гостья даже не пыталась скрыть чувства превосходства и самодовольства, - пишет Пожедаева в предисловии к книге. – Человек не понимал того ужаса, когда одни не только ели, но и выбрасывали еду, а другие умирали от недостатка этой еды. Разве такое может быть? Может, она лжет? Ведь нас учат, что у нас самая справедливая страна в мире».

Вопросы, вопросы… Всю боль и горечь ребенка, оказавшегося в эпицентре тех страшных событий, 16-летняя девушка за месяц с небольшим выплеснула на страницы своего дневника воспоминаний. Как попала, будучи семи лет от роду, под танковый прорыв немецких войск в Демянске; как бомбили детский эшелон в Лычково; как жевала нитки мулине, чтобы хоть немного притупить это невыносимое чувство голода; как радовалась семилетняя девочка и ее мама, обнаружив на шкафу газетный сверток с чайной ложкой манной крупы. До войны ею чистили белые фетровые боты.

Людмила Васильевна и сейчас боится остаться голодной. В ней борются, по сути, два человека. Один уговаривает: не оставляй на завтра то, что можешь съесть сегодня. Другой предупреждает: надо обязательно что-то оставить на случай, если завтра будет еще хуже. А порой, признается она, так хочется обычной, советской котлетки из комплексного обеда!

Писала Мила для себя, писала только правду – себя ведь не обманешь, и не предполагала, что ее мемуары когда-нибудь кто-нибудь прочитает. Возможно, они так и затерялись бы среди других артефактов памяти – девчонки в этом возрасте нередко ведут дневники, песенники, опросники.

«Если бы отец не порвал тогда тетрадь, не разорвал ее на мелкие кусочки – «За такие художества могут и посадить», - я больше, чем уверена, что эта рукопись пропала бы, как и все остальное. А так я собрала порванные страницы, склеила их, отутюжила, кое-что – переписала. Сохранить их хотелось уже из принципа, - говорит Людмила Васильевна. – А еще у нас была хорошая учительница, Роза Менделеевна Сумецкая. Она мне все объяснила и посоветовала или уничтожить записи, или сделать копию дневника и спрятать оба экземпляра в разных местах: если с одним что-то случится, останется другой».

Недавно Людмила Пожедаева, решив подчистить личный архив, второй экземпляр уничтожила. На недоуменный мой взгляд пояснила: пусть детям и внукам останется лишь то, что понадобится им самим. Да, в оставшемся экземпляре «много грязи, исправлений и всякой ерунды», зато он – подлинный, где воспоминания – вперемежку с рисунками и стихами. Обнародовать свой дневник женщина решилась не сразу. «Детская война» и сейчас мало кого интересует, с горечью говорит она. В конце 90-х, когда был жив супруг и был автомобиль с ручным управлением (у Людмилы еще в 1983-м отнялись ноги – последствия травмы, полученной в первые дни войны), она побывала на конференции историков блокады. Ее, конечно, внимательно выслушали. Долго молчали, пытаясь осмыслить услышанное. Вынесли вердикт: «интересно, но неправдоподобно».

«Там ведь в основном были мужчины: военные, историки. Их интересует взрослая война. Детская не интересует никого до сих пор. Говорят про Саласпилс, про Хатынь, где погибло очень много детей. А про детей блокадного Ленинграда почему-то говорить не принято. Дети, которые не были награждены медалью «За оборону Ленинграда», выпадают из системы войны. У нас в городе есть памятники пионерам-героям, памятник детям Беслана, детям войны, средства на который перечислила азербайджанская диаспора. А детям, самым обычным детям, которые жили и погибали в блокадном городе, - нет», - не скрывает эмоций Людмила Васильевна.

Справедливости ради стоит сказать, что несколько лет назад в Яблоневом саду, что на Васильевском острове, все же был открыт «камерный», по словам Пожедаевой, памятник детям блокадного Ленинграда: простоволосая девочка стоит на небольшой наклонной плите в позе просящего милостыню. Но Людмила Васильевна уверена: большинство жителей города на Неве даже не подозревают о его существовании.

«Мне кажется, он невыразительный. Вот памятник в Лычково – выразительный. А какой мемориал открыли ленинградским детям на Алтае, в маленькой деревушке, где живут от силы 2 тыс. человек! Там вспомнили каждого из 65 ребятишек, которые умерли в этом селе после эвакуации из Ленинграда. Буквально кричит о боли детей и их матерей памятник «Детям Беслана». Мне кажется, именно таким и он должен быть. А детям Ленинграда даже поклонного креста не поставили у того же храма».

Перебирая фотографии мемориалов детям блокады, разбросанным по всей России, Людмила Васильевна едва сдерживает слезы. Докричаться, достучаться до властей, донести до них весь ужас трагедии ленинградских детей она считает своей миссией. «Думаю, только это меня и держит в этой жизни», - добавляет она. Удивительно, но говорить о себе Людмила Васильевна не любит, говорит: все, что могла, уже сказала в своей книге.

«Училась, потом работала. Замуж вышла, детей нарожала. И вновь работала». В нескольких предложениях - почти 70 лет послевоенной жизни Пожедаевой. Ей давали направление в Литературный институт в Москву, советовали подастся в журналисты. Но Людмила Васильевна мечтала о преподавательской деятельности. Работала и филологом, и гидрологом – ездила в экспедиции.

«Я с детства привыкла рассчитывать на себя. У меня самости очень много – от слова «сам». Вот сейчас обварилась кипятком, и ничего, живу», - говорит Пожедаева. Ей бы ходунки на колесиках да с сумкой – чтобы можно было что-то положить, передвигаясь по однокомнатной квартире. Но помощь со стороны принимать не хочет, говорит - стыдно. Как-то, еще в детстве, ей сказали: тебе никто ничем не обязан. Вот и не хочет блокадница быть кому бы то ни было обузой.

Ирина Васильева

Людмила Пожедаева с дневником "Ребенка войны". Фото: Ирина Васильева, "БалтИнфо"

Дневник "Ребенка войны". Фото: Ирина Васильева, "БалтИнфо"

Дневник "Ребенка войны". Фото: Ирина Васильева, "БалтИнфо"

Людмила Пожедаева в молодости. Фото: Ирина Васильева, "БалтИнфо"

Людмила Пожедаева с супругом. Фото: Ирина Васильева, "БалтИнфо"